Александр Петросян: Мне одному кажется, что это уникальный и решающий момент в современной истории человечества?

Бывший генеральный директор «Коммерсанта» и совладелец газеты «Ведомости» Демьян Кудрявцев написал на своей странице в фейсбуке: «Я сейчас узнал ужасную вещь, простите меня, что проспал. В Питере есть такой фотограф Александр Петросян. Он потрясающий. 10 лет назад, еще в моей прошлой жизни, он стал корром Ъ в Питере. Мы публиковали его и в National Geographics. То есть это мирная, даже глянцевая, хотя иногда и жанровая или репортажная фотография, которую не принято сегодня любить, но это заоблочный, невероятный уровень — такой фотограф в Европе и Америке был бы запредельно обеспечен и знаменит. Но этот долбаный питерский патриотизм творит ужасы и чудеса. А теперь Александр слепнет. Неотвратимо. Его нельзя вывезти в Германию и там починить. Даже Бетховен мог писать, ориентируясь на внутренний слух. Известный летчик смог летать без ног. Несколько великих писателей были слепыми. Но слепой фотограф не может работать. Ему всего 55 лет. Давайте ему поможем. Деньгами, идеями, посетите его последние (?) мастер-классы, купите его фотографии. Его сайт, хотя я больше люблю его инстаграм: http://aleksandrpetrosyan.com/
А вот и инстаграмм: https://www.instagram.com/petrosphotos/?hl=ru А вот тут можно ему помочь: Сбербанк 5336 6900 2877 3440 Александр Сергеевич П.»

Надежда Куликова для сайта Владимирский округ взяла интервью у Александра Петросяна: про съемки в период пандемии, про Владимирский округ, про то, что хорошая фотография должна быть как музыка.

Петербург Александра Петросяна

ИЗОЛЯЦИЯ. Прогулки во время карантина (вынужденные — из-за работы) рождали у меня странные полузабытые ассоциации. Почему-то вспоминалось начало 90-х годов: вокруг увядание и запустение, да и камеру бандюки могли отжать в любой момент… На моих глазах город умирал смертью необычайной красоты — и, конечно, хотелось как-то запечатлеть его страшный, безлюдный и израненный лик. У кого-то из классиков, кажется, у Ходасевича, было впечатляющее сравнение Петербурга с некоторыми людьми, которые хорошеют в гробу. Нечто подобное ощущается и сейчас: стерильные открыточные виды, пронзительные в своей бесстрастной изначальности. Мне одному кажется, что это уникальный и решающий момент в современной истории человечества?

ПОВСЕДНЕВНОСТЬ. Пока большинство фотографов выеживаются, пытаясь поразить  визуальными эффектами, замысловатой композицией, оригинальным ракурсом или невероятным моментом, я с некоторых пор предпочитаю снимать самую обычную и банальную повседневность, прозаические будни, словом то, что сейчас не вызывает никакого интереса. И знаете что? Я абсолютно уверен, что «обычные» фотографии в будущем и будут цениться на вес золота, в отличии от всех остромодных и актуальных трендов, на которые усердно кинулись коллеги, желающие щедрых грантов и мировой славы.

АУТЕНТИЧНОСТЬ. Район «Владимирской»/«Достоевской» —  это «достоевщина» чистой воды: все время снимаешь драматичные вещи, встречаешь мрачных обитателей «петербургских трущоб». Тихая печаль двориков меня влечет — здесь, действительно, история дышит на каждом углу. Это одно из самых аутентичных мест, где сохранилось обаяние старого Петербурга, ничем не испорченного и тем интересного. 

ДИАЛОГ. Бит я ни разу не был. Как-то иду и вижу — мужик бандитского вида ковыряется в машине, колоритный такой. Я подхожу и в упор снимаю его со вспышкой. Он мне: «ты чего, бля?». А я ему тихо: «Тсс, так надо». Он так оторопел от этого «так надо», не нашел, что ответить, и я ретировался. Как-то мужик ногой пытался ударить по объективу, когда я снимал его. Но он был не меткий, а я расторопный.

ПАМЯТЬ. Я точно знаю, что Петербург — не лучший город на земле, но от этого он не перестает быть самым любимым. Я прожил тут, на 9-й линии Васильевского острова, 40 лет. Школьником в 1976 году переехал с мамой из Львова, где родился. Здесь всё знакомо и близко, как будто ты в своей комнате, где знаешь каждый миллиметр. Город — часть тебя, все в нем связано ниточкой памяти: любое место рождает массу воспоминаний.

ОСТРОВ. Одно время я заходил в каждый двор, каждую парадную на В.О. И вижу, например, на лестнице притащенного кем-то каменного льва. Необычно же! Не говоря о случайных бонусах — встречах с жильцами. Снимаешь, вдруг из дверей на тебя смотрит старушка-одуванчик. Я, говорю, фотограф, хочу запечатлеть исчезающую красоту вашу. Бабушку прорывает: да вы лучше коммуналку снимите нашу, тараканов, я тут 80 лет живу… и понеслась. Ну, я ее в этот момент и щелкаю.

ЛЮДИ. Жаль, моя родина оброс­ла воротами, заборами,­ кодовыми замками, которые запрещают коммуникацию среди этого пространства. Трагедия. Раньше это был открытый дом. Я звонил в дверь: «Здрасьте, а можно к вам на крышу сфотографировать?». И тебе: «Да-да, у нас очень красиво, мы сами туда любим ходить. Потом приходите к нам, сфотографируете нашего кота, супчику поедите». А в начале нулевых, снимая для «МР», я сам придумал ключ-открывашку, который впускал меня везде. Фраза звучала так: «Здрасьте, губернаторская проверка. ВалентинИванна в курсе, мы хотим вам помочь. У вас же течет крыша?». Это срабатывало стопроцентно.

ЗАДАНИЯ. Меня часто посылали снимать про прорыв какого-нибудь говноотвода где-нибудь на Пет­роградской. Такое ужасное задание большой плюс в себе таило, потому что всё время, когда ты идешь до этого говноотвода и обратно в редакцию, ты предоставлен сам себе. И я находил затейливые переходы между дворами, подъездами, анфиладами, какие-то геометрические лабиринты — целое новое государство.

АУРА. Я бы охарактеризовал Питер ключевым словом «вопреки». Город возник вопреки здравому смыслу и, несмотря на попытки его сломить, он живет и остается интересным. Для меня это город-преодоление, в нем есть скрытый драматизм, который интуитивно чувствуется среди всего великолепия. А ощущение «на грани», как всё в этом городе, сильно стимулирует творчество. Здесь странно-загадочная, мифическая, нехарактеризуемая словами энергетика. Можно упрощенно сказать, что Петербург — город-приманка, где за пышными фасадами и роскошными декорациями — пустошь, разруха и срач. Но это лишь опошляющие суть штампы.

КАДР. Я почти всегда с фотоаппаратом, а это большой груз, устают плечи. И вот стоило мне один раз выйти из дома без него — и на тебе! Картинка: по набережной идет чернокожий военный с розочкой, рядом семенит монашка и тут же узбек тащит тележку, на которой сидит кот. И это всё в одном кадре, и я без фотоаппарата!

ПОДАРОК. Есть и подарки судьбы, как, например, фото старика, рисующего храм на асфальте. Шел по городу, снимал чепуху. Уже думал, надо класть камеру в сумку — и вдруг вижу этого персонажа невероятного: вроде как бомж, но в костюме сидит и на асфальте рисует город света, куда мы все переселимся после смерти, где будет царить добро и любовь. Он вещал об этом прохожим, а я был поражен, что все идут мимо. И только одна бабушка села рядом с ним послушать, и в этот момент я сфотографировал.

ЭМОЦИИ. В моем случае фотография — это психотерапевтическая подпорка. А фотоаппаратом ты можешь выпус­кать свои эмоции наружу, они не распирают, не убивают тебя изнутри. Какие фотографии — такой и ты на самом деле. Твои чувства передаются каким-то образом и героям, или ты ищешь подсознательно тех, кто в схожем эмоциональном состоянии. По фото даже диагнозы ставят. Ну, я псих, конечно, неуравновешенный человек, это же очевидно — в моих фотографиях много эксцент­рики.

ДРАЙВ. Нельзя пытаться снимать, если тебе внутри скучно, должен быть внут­ренний драйв. Многие думают: куплю крутую камеру, поеду в Индию, там фриков много и колоритное солнце, можно сделать классные снимки. Но куда бы ты ни поехал, чем бы ни пользовался, тебе не выйти за границы себя — ты сможешь снять только то, что у тебя есть внутри, и если у тебя внутри ничего нет, то ты везде будешь транслировать пустоту.

Ты сможешь снять только то, что у тебя есть внутри, и если у тебя внутри ничего нет, то ты везде будешь транслировать пустоту.

МУЗЫКА. Хорошая фотография должна быть как музыка. Фото от ума несут в себе литературщину из разряда «здесь изображено то-то и то-то». Удачный снимок может быть без всякого содержания, но ты его считываешь, как музыку, на уровне чувств, и не нужно объяснять, про что он. В фото, не рождающем эмоции, нет смысла, кроме как заснуть быстрее от скуки.

СЛУЧАЙ. Есть некая иррациональность в получении удачного кадра. Настоящие вещи происходят, когда все идет наперекосяк. То есть вопреки (опять это слово!) твоему замыслу. Строишь кадр, и вдруг появляется незапланированный персонаж или случайный свет, блик, тень, движение. Вмешался случай в твои планы, все пошло не так, но это и стало тем животворящим началом, которое дало классную картинку.

ПАРАДОКС. Человеческие отношения, искренние чувства, абсурдность происходящего, что-то непредус­мотренное, нетрафаретное, сюжеты со странностью — то, что я ищу объективом. Парадоксы и составили мою вторую книгу «Кунсткамера». Это как раз те снимки, где что-то пошло не так. Первая книга, «Питер», — пробный шар, издатели сказали, раз мы платим деньги, то возьмем и картинки, которые хоть как-то могут привлечь туристов. Они боялись, что книгу вообще никто не купит — в ней есть довольно жесткие вещи. В итоге получился компромисс. Весной будет третья книга — с видовыми фото.

НОВОДЕЛ. У кого-то из классиков прочел, что Петербург похож на тех немногих людей, которые хорошеют в гробу. Патина разрушений, которая была в 90-е годы, казалась настолько аутентичной и по-своему привлекательной, что можно сказать: тогда здания были красивее, чем нынче — в отреставрированных видах. Надо же уметь сохранять архитектуру, чтобы от нее не веяло новоделом, быстро и плохо сляпанным. По­этому город гораздо лучше до реставрации, чем после. Могу тешить себя мыслью, что застал тот Питер, нетронутый, и сейчас стараюсь избегать в кадре «современностей». Реклама, провода, машины — это визуальный кал, который засоряет город, делает его другим.

ИЗМЕНЕНИЯ. Годы правления Матвиенко изуродовали город: уплотнительная застройка, реклама, перекраивание инфраструктуры. Я снимаю город, и мое искреннее мнение — один из самых больших ударов ему нанесла экс-губернатор. Но от моего мнения, как и мнения других, мало что зависит.

ЭПОХА. На мастер-классах вожу по заброшенным особнякам — ловить остатки эпохи, дух времени, так как мало в городе осталось непеределанного. Большинство особняков полностью разрушены или близки к этому. Там только ЧОП, который пускает людей за деньги в карман, и ходят толпы. А реставрации нет, потом все сносят — для новой застройки. И торопишься это запечатлеть, ощутить, пока оно не ушло в небытие.

МАСКИ. Все думают, что лучше всего в Петербурге в белые ночи, когда тепло и красивые закаты. Для меня даже гадкое время, когда идет мокрый снег и леденящий ветер сдувает прохожих, по-своему прекрасно. В момент чего-то экстремального люди перестают носить маску, они абсолютно открыты, и, главное, им плевать на тебя и твой фотоаппарат.

МИГ. Достопримечательности мало увлекают, интересны люди и ситуации, потому что большинство кадров видовых так или иначе можно повторить, а мгновение ушло — и всё. Одно дело снять Адмиралтейство, другое — невесту, спустившуюся на него на парашюте.

ОЩУЩЕНИЕ. Я пытаюсь свои личные ощущения от города — мимолетные, зыбкие — передавать через фотографии. Те моменты, когда ты чувствуешь, что ты с какой-то ситуа­цией или местом в городе находишься на одной час­тоте, — тогда ты передашь это в фотографии правдиво. И снимки получатся как батарейки. Если удалось зарядить их своей энергией, то зритель это считает, почувствует то же, что и ты. Иначе это будет пустой пук: ну, прикольная картинка, — и через 10 секунд ее забыли и лайкают другие.

ВЫСОТА. Петербург я исследую всю жизнь, и одной ее будет мало. Люблю город с высоты. Недавно залез на опоры Вантового моста — посозерцать. 122 мет­ра, и ты один совершенно. И город как на ладони. Как я там оказался, промолчу. В 99 % случаев это незаконно. Я был на всех доминантах: шпилях, куполах, башнях. На Александрийский столп во время его реставрации по лесам забирался — сторожу пару бутылок пива­ купил, и всё. По кранам лазил на Кораблестрои­тельном заводе. На Адмиралтейские верфи по льду зимой прошел. Мне вообще у себя дома хочется ходить, куда хочу.

ИГРА. Так снял «Аврору»,­ которая шла на ремонт. Просто иду в Академию художеств и применяю старый актерский прием: с прижатым к уху телефоном мимо охранника: «Здрасьте, я в реставрационный зал насчет фото». — «Какого фото, там же никого нет!» — «А я, по-вашему, с кем разговариваю?» Этих секунд хватило, чтобы повернуть за угол, пробежаться по анфиладе, выбежать на центральный двор, где есть внешняя лестница, забраться на нее и снять. Под дурака играешь, под шумок или за проезжающей машиной в арку нужную ныряешь. Я взрослый человек, а выгляжу как подросток.

ПОЛИЦИЯ. Задерживают меня редко, аккуратно пытаюсь работать. Последний раз недавно — надо было снять закат за Лаврой, и мы с приятелем пошли в дом, примыкающий к мосту Александра Невского. С виду это был обычный жилой дом, мы залезли на крышу, только начали — бежит дюжина военных: «Вы арестованы, ни с места». Что за дела? Оказалось, это дом от воинской части. Мы показали паспорта. Один даже высказался: «Ах, Львов! Украинский шпион, ага!». Все кончилось банальным отделом полиции. Написал объяснительную, и был отпущен восвояси.

СТИЛЬ. Любой репортаж я, прежде всего, пытаюсь снять для себя, а уже потом для газеты, хотя это неправильно. Я пользуюсь странным детским правилом: если тебе дают линованную бумагу — пиши поперек. На съемках я всегда искал фишку, которая не вписывалась в заявленную тему — бэкстейдж или ситуа­цию около. Со временем это въелось в меня, и я обнаглел до того, что не снимал то, ради чего меня посылали на съемку, а выбирал то, что меня больше прикалывало. И это стало нравиться редакциям.

ЗАКАЗЫ. Странные заказы были. Однажды позвонил какой-то бандит, говорит, у меня хомячок умер, завтра вся братва приедет на похороны — сколько вы возьмете за съемку? Я даже не понял, что это было, может, кто-то прикололся. Помню одно открытие выставки начинающих художников. Разумеется, никто не пришел, прождал час, — никаких персонажей. Труба дело. Через 5 минут закрывается галерея — чувствую, провал. И вдруг работник, собираясь домой, отодвигает картину от стены, а там бардачок, откуда он куртку достает. И вот, не знаю почему, по какой-то счастливой или несчастливой случайности, у него падают штаны, обнажая жопу в красных трусах. Я успел, конечно, такой кадр щелк­нуть. Получилась отличная фотография.

ЧЕРНУХА. Одно время меня захватывал жесткий соц, казалось, что это реаль­ная правда. Как-то делал съемку к тексту о наркоманах, которые какают в подворотнях и втыкают в это самое дело шприцы, соору­жая «ежиков». Сам момент,­ когда ты это снимаешь, корреспондент держит вспышку, а прохожие шарахаются, — это же жесть полная. Или съемка про бабушку, у которой в квартире провалился потолок и через дыру бомжи с чердака ходили к ней, брали из холодильника еду и уходили. Сейчас интереснее: труднее пытаться найти не плохое в хорошем, а наоборот. Чернуху я могу раскопать везде: парадный и непарадный Петербург, как свет и тень, — не существуют друг без друга.

ПОСТАНОВКА. Постановочная фотография для меня имеет смысл только как отправная точка. Вот я, допустим, что-то попытался поставить, но если всё не пойдет наперекосяк, то это будет скучная фотография. Она будет ровно такой, какой я ее задумал и поставил. Ну что тут интересного? Я пробую иногда и смотрю, что из этого разовьется: полетят кубики — не полетят. Если не полетели, то постановка мне неинтересна, потому что в ней видны уши фотографа. Другое дело реклама или студийная фотография, где это в правилах игры. Но если ты постановкой пытаешься делать репортажи — это лажа.

РЕАКЦИЯ. Любая фотография — это и реакция на фотографа, то есть уже элемент искусственности. И надо соблюсти разум­ный предел, иначе тоже начинается голимая постановка. Не страшно, если ты являешься динамитом сцены, вызывающем движуху. Стоял я напротив Казанского: ничего особенного не происходило. Подошел к кафе и увидел отражение собора в витрине и людей внутри. Всё красиво, но без эмоций. Я взял и несколько раз стукнул по стеклу — чего терять-то? Все обернулись, а я нажал на спуск.

НАЕЗД. Был случай, когда меня нашли разъяренные герои фото. Свадьба чья-то была, они попали в кадр: жених закидывает ногу невесты на свое плечо, а рядом бомж сидит. Картинка вошла в книгу. Они увидели, пытались наехать на меня — как так, без нашего ведома. Я просто поговорил с ними: наоборот же, классно, такая прикольная фотография, и вы остались в истории, это круто. Они расчувствовались, я им подарил книгу, и все остались довольны. Но если тебя и обматерят по-нашему, по-простому, ты аутентично себя в родной среде чувствуешь. О блин, а чё это ты меня снимаешь-то, а? Дальше обычно следует диалог, во время которого надо вовремя дистанцироваться и исчезнуть.

ГЕРОЙ. Сам я хотел разыс­кать одного героя — ветерана с парада Победы. Он один шел, совсем один, отстал от всех и плакал. Это было настолько трогательно, хотя нас трудно растрогать, мы циничны. Я не успел спросить его имя и фамилию, а потом на всех днях Победы пытался найти его, но не находил. В этом году какой-то крутой сайт перепостил картинку. Она получила полтора миллиона лайков, на ВВС сделали сюжет. Откликнулась странная девушка — не представилась, но сказала, то это ее дедушка. Я начал спрашивать, что да как, а она: надо было интересоваться при жизни, а сейчас он умер, до свидания.

ФОТОШОП. Был у меня грех — нафотошопил на первую полосу газеты. Снимал ледокол на Неве и пририсовал еще парочку кораблей, раскрасил в разные цвета — красиво получилось. Я потом сам себя сдал — признался. Мне реально было совестно. Главное, звонили из пароходства, им картинка так понравилась, что хотели приз для меня учредить. Сейчас я могу это еще незаметнее сделать, и будет грохот оваций и все эти чепчики. Но от этого только хуже внутри. А вот человек, перепрыгивающий с одного на другое крыло Дворцового моста — не фотошоп! Я шел свадьбу снимать и щелкнул, как рабочие перед сдачей моста после его реконструкции бегали туда-сюда, суетились. Куча дублей есть. Я храню исходник на случай, если кто захочет поспорить или не поверит.

ЛЯПЫ. Меня пригласили на 1 сентября в православную школу, я сделал кадр — куча детей и на переднем плане рука священника с огромным крестом. Поставил фотку в блоге­ и подписал: «1 сентября», не указав, что это православная школа. Начался невообразимый срач, самые отчаянные уже были готовы идти взрывать школу. Дошло до того, что устроители взмолились: убери фотографию! Или крещенские купания, когда женщины часто выныривают голыми: крестик да сиськи, — есть у меня такой кадр, который я сдуру выставил на обозрение и тут же убрал, все стер — это же подстава, причем низменная.

ВЫБОР. Я абсолютно несовершенный и состою из кучи недостатков, которые пытаюсь хоть чуточку преодолеть. Живу под девизом не быть говнюком. У меня есть папка, которую кроме жены никто не видел, там двусмысленные вещи. Например, снимал как-то 9 мая при одной церкви, где устроили праздник, пригласили артистов в военной форме, столы поставили с оружием тех времен. И я поймал кадр, когда все священники взяли в руки кто автомат, кто пистолет — и стоят целятся с такими красноречивыми физиономиями. Я мог бы, но не опубликовал этот кадр.

АМПЛУА. Узнаваемый стиль — то, чего меньше всего хотелось бы, потому что стать для себя стереотипом, «забронзоветь» в своем же амплуа — очень плохо. Я переживаю, когда у меня получается та же песня, что пел раньше, ну, может, в другой тональности. Но переосмысление не так быстро приходит, ты все равно в плену у своего­ способа восприятия жизни. Оно меняется по мере эволюции личности, но это медленный процесс.

УРОВЕНЬ. Гений — это не про меня. Я отношусь к этому как к страшно неприятной вещи, потому что я-то твердо уверен, что это не так. И я чувствую стыд от того, что нельзя открыто возразить, потому что подумают, что я кокетничаю, и приходится хрень эту слушать. Друг другу мы, конечно, можем говорить: старик, ты Паганини фоторепортажа. Но в крайнем случае я герой в рамках Васильевского острова. Если смотреть в контексте мировой фотографии, я понимаю, что это очень слабо.

ПОИСК. Я вывожу себя из зоны комфорта, чтобы не останавливаться, искать и получать новые ощущения. Иначе — творческая смерть. Я пошел на окраи­ны, в новостройки. Там пластика жизни и пластика картинки другие. И это тоже некая обратная сторона. Когда ты смотришь с того конца города на центр, настолько гипертрофированное пространство получается, нереальное: какофония и смешение времен, эпох и стилей.

ВЗГЛЯД. Снимаю в очках, у меня и астигматизм, и минус, и чего только нет, делал штук семь операций, но тему муссировать не хочется. Получится, я хвалюсь: я член общества слепых, пожизненный инвалид второй группы по зрению, приехал фотографировать, вот какой я молодец! Ну, хожу я раз в месяц в общество слепых, на меня там даже муку какую-то начисляют, — но кому какая разница? Сам я привык, снимаю с Божьей помощью. В плохом зрении есть неоценимый плюс: мне все люди кажутся красивее, чем они есть.

Надежда Куликова

Сайт фотографа, информация о мастер-классах: http://aleksandrpetrosyan.com/, страничка в фейсбуке: https://www.facebook.com/yanpetros

Поделиться ссылкой: