Неожиданные повороты улиц, пересекающихся острыми углами

В 1998 году вышла книга «Другой Петербург» — местами пародийный, местами изысканный квази-путеводитель по Петербург.

Интересна цитата автора про Владимирский округ:

«Характер этой части города — между Владимирским и Лиговкой — определяется давним прошлым, когда за Фонтанкой находились слободы ямщиков, обслуживавших Московский тракт. Разъезжая, Свечной, Поварской, Колокольная, Большая Московская, Коломенская, сами названия здесь имеют особенный колорит. Неожиданные повороты улиц, пересекающихся не под прямыми, как обычно в Петербурге, но острыми углами; разномастные строения; уютное соседство ветхих двухэтажных домишек (типа «где жила Арина Родионовна») с солидными, облицованными гранитом и песчаником доходными домами эпохи модерна; тупички, проходные дворы, пустыри… В настроении и облике здешней публики ощущается близость больших вокзалов (Московский, Витебский), старейшего в городе Кузнечного рынка с неизбежным преобладанием лиц «кавказской национальности»… Впрочем, тут и художественная богема — на Пушкинской улице. Гулять здесь не то чтобы приятно, но поучительно, в особенности заграничным филологам-русистам. Дух Достоевского веет именно здесь, а не на разрытой Сенной и переименованных Мещанских.

Невский за Фонтанкой четко отделяет комфортный и престижный район Литейного проспекта от продолжающего его по прямой, и, вместе с тем, совершенно другого — Владимирского, с его грязнотцой, неустроенностью и своего рода душевной теплотой. Так, очевидно, казалось и в старину, а ныне, когда тротуары Литейного вымостились даже плиткой, будто в какой Германии, контраст с колдобинами и рытвинами Владимирского и прилегающих к нему улиц стал особенно разителен.

Перекресток с Невским — по своей природе пограничное место, пересечение взаимонепроницаемых потоков, столкновение противоположных интересов. Все это с необычайной убедительностью демонстрировал «Сайгон» — кафетерий, находившийся в 1960-1980-е годы (примерно четверть века) на углу Владимирского и Невского (д. 49). Сюда забредали пить «двойной» и «тройной» кофе из экспресса, стоивший от 8 до 14 копеек, местные бомжи, стукачи, студенты, поэты, аспиранты, служащие соседних учреждений, разнорабочие, спекулянты, фарцовщики, художники, музыканты, книгочеи (все эти категории населения, собственно, без труда могли смешиваться: и художники-стукачи, и аспиранты-наркоманы, и поэты-фарцовщики). Некоторые «тусовались» здесь весь день: в мало уютном помещении с длинными прилавками и круглыми столиками, за эти годы раза три отремонтированном, или на пятачке у входа. Отсутствие в настоящее время на Невском общедоступного места, где можно было бы выпить кофе — это, конечно, безобразие, не объясняемое никакими ссылками на опыт просвещенного Запада, где таких «сайгонов» было и остается множество. Но в своем роде показательно — для настроения общества, бессильного соединиться даже в очереди за чашкой кофе».

Автором книги был указан К. К. Ротиков, что сразу же вызвало разговоры о мистификации: литератора с такой фамилией в Петербурге не было, зато в романе Константина Вагинова «Козлиная песнь» (конец 20-х годов) присутсвовал персонаж Костя Ротиков, который говорил: «Вы стремитесь не к совершенству и законченности, а к движущемуся и становящемуся, не к ограниченному и осязаемому, а к бесконечному и колоссальному». Герою Вагинова «больше доставляли эстетических переживаний… собачки на часах, время от времени высовывающие язык, чем Фаусты в литературе». «Весь мир незаметно превращался для Кости Ротикова в безвкусицу <…> приводили в восторг безвкусностью…». И сама отвратительная фамилия Ротиков, в ней есть что-то похабное. Тем не менее, долгое время псевдоним автора был тайной, а в прессе рецензии были по большей части хвалебные.

Отзывы прессы

Публикация книги К. К. Ротикова — событие своего рода историческое. Вне зависимости от достоинств и недостатков самого сочинения.

Евгений Бернштейн. «Новое литературное обозрение»

Забытый в наше малокультурное время блеск изложения, артистическое озорство, мистификации. Маски, танцующий язык, сплошное эротическое бланманже. На фоне этой прелестной фантазии на эротическо-краеведческую тему безнадежно меркнут грубо-солдатские и неуклюже-матросские попытки современных изданий «про это» завлечь читателя в свой колхозный балаган.

Татьяна Толстая. «Московские новости»

«Другой Петербург» читают все — это модно, забавно и… энциклопедически убедительно.

«Недвижимость и строительство Петербурга»

Сочинение г-на Ротикова имеет лишь косвенное отношение к петербургскому краеведению. Однако его пародийность, может быть, способствует обновлению жанра, вступившего в пору «золотой осени».

Юрий Пирютко. «Коммерсантъ»

Автор придерживается концепции врожденности, а не добровольной избранности гомосексуальных наклонностей. Избавляя геев от обвинений в извращенности, он, однако, ставит их в положение известной расовой исключительности… автор решительно отдает геям монополию на фаллос и далее следует именно этим путем.

Екатерина Деготь. «Коммерсантъ»

Ничего более увлекательного на эту животрепещущую тему написано, несомненно, не было.

«Карьера-капитал»

Произведение Константина Ротикова — лучший неканонический путеводитель по Петербургу со времен Анциферова.

Лев Лурье. «Московские новости»

Впрочем, путеводитель — это лишь форма подачи абсолютно разнородной информации, не более чем композиционный прием… значительная часть материала к «гомосексуальному тексту» вообще никак не относится, с темой «другого Петербурга» вообще не соприкасается.

Михаил Золотоносов. «Новый мир»

Завораживает сам ритм повествования: синтаксис фразы становится тем совершенней, чем более рискованные логические (а порой лексические) конструкции возводятся.

Ольга Кушлина. «Новая газета»

Книга написана в совершенно новом, возрожденном жанре эссеистики Серебряного века. Считалось, что этот жанр светской болтовни утерян, но автор как будто пролежал в нафталине эти годы.

Необязательная, но по преимуществу нескучная болтовня эрудированного и иногда злого сплетника. Временами похоже на Розанова.

«Pulse»

Удержусь от мелких придирок, исправления неточностей — они несущественны на фоне ошеломляющей новизны информации и огромного количества сведений по истории, архитектуре, генеалогии, культуре Петербурга.

Ольга Кушлина. «Новое литературное обозрение»

Чем дальше мы читаем, тем больше понимаем, что предмет наш не более и не менее, как сама природа человека. В местных условиях она проявляется так же, как в любых других. Она, известное дело, полна греха и взывает к наказанию если не богов, то читателей. А все же она такая милая, знакомая и домашняя. К тому же, как нам с очевидной заинтересованностью напоминает автор, эта часть человеческой породы столь же здорова и, не побоюсь тавтологии, натуральна, как и все другие.

Александр Эткинд. «Новый мир искусства».

Раскрытие псевдонима

И только через несколько лет выяснилось, что автором «Другого Петербурга» был Юрий Минаевич Пирютко, известный петербургский историк, заведующий отделом мемориальной скульптуры Государственного музея городской скульптуры, хранитель скульптуры Александро-Невской лавры, автор книги «Петербургский лексикон».

27 мая Юрию Минаевичу бы исполнилось бы 74 года. Он умер 3 октября 2014 года.
Искусстовед Аркадий Ипполитов писал: «Юра для Петербурга — фигура мифологическая. Причём с самого начала: я помню, как когда впервые услышал «Юрий Минаевич Пирютко», то тут же подумал: кто ж это так прозывается? Прямо-таки литературный персонаж какой-то. Но стоило ему появиться, как всё сразу стало на свои места: такой оригинал только так и мог зваться. Его внешняя непритязательность оборачивалась декадентской сложностью, и с первых слов, им произнесённых, становились внятны и его глубина, и его разумность. Утончённый западник, укоренённый во всём русском, Юра внешне был общителен, но близко допускал мало кого. Знакомый со всем и со всеми, ко всему и всем он относился иронично: выпивать, закусывать и болтать о чепухе можно с кем попало, но говорить можно мало с кем. То же и с его творениями: он написал кучу путеводителей и исторических справок в духе достойного, но знающего своё место краеведения, а в стол писал рассказы, от которых сорокинская проза краснеет от зависти. Чего только стоит виртуознейший «Мертвяк на колу». И это при его подчёркнуто добродушной внешней сентиментальности. Конечно, это — Юрий Минаевич Пирютко, а как иначе?»

Поделиться ссылкой: