Татьяна Рубинштейн, директор фонда «Подари мне крылья»: Только 10% выпускников детских домов успешно доживают до 40 лет и адаптируются к жизни
С 2017 года благотворительный фонд социальной помощи «Подари мне крылья» помогает подросткам из детских домов и воспитанникам приютов адаптироваться к реальной жизни. C возрастом шансов на усыновление у таких ребят становится все меньше, поэтому им приходится готовиться ко взрослой жизни самостоятельно, без поддержки родных и близких.
Одна из главных проблем сирот в детских домах и приютах — дефицит внимания взрослых, которые могут подарить родительскую любовь, дать возможность детям быть услышанными и помочь принять решение, кем им стать в будущем. И задача фонда «Подари мне крылья» — чтобы больше выпускников из детских домов могли полноценно жить в обществе.
Директор фонда Татьяна Рубинштейн рассказала главе Владимирского округа Денису Тихоненко о том, как она помогать подросткам из детских домов, а чего делать не стоит, какие есть проблемы у системы воспитания в детских домах, как можно помочь выпускникам подготовиться к взрослой жизни.
Как вы бросили замечательную карьеру и занялись такой непростой, сложной историей?
Если говорить о моей личной человеческой мотивации, то для меня очень важно заниматься тем, что в реальном смысле можно пощупать, пользу от чего можно увидеть глазами и потрогать руками.
Я 10 лет провела в PR-службе: начинала с Комитета по печати, потом Приморский район, Жилищный комитет. Но поняла, что эта история не для меня. В конце я даже начала завидовать своему парикмахеру и воспитателю в детском саду, когда я приводила своих детей, потому что понимала: они делают что-то правда хорошее. Парикмахер делает людей красивыми. Вот он мне сделал прическу, я думаю: «Как же здорово! Он делает что-то настоящее, вот он мне настроение поднял».
Воспитатели вообще деток растят, им радуются, их любят. А что делаю я — вообще непонятно. И в один момент поняла, что перышко на верблюда спустилось… Это когда верблюда нагружают, нагружают, а он идет, идет, а потом сверху перышко упало — и верблюд шлеп и все. И я написала заявление об уходе в никуда, собственно, потому что поняла, что сколько можно, все, тут все исчерпано.
Я по образованию педагог, в юности еще работала в лагерях для трудных подростков, 7 лет в школе отработала — в благополучной гимназии 56 на Петроградской стороне. Но там тоже есть разные дети. Так получалось, что мне всегда были ближе и понятнее те дети, у которых что-то шло не так, мы как-то друг друга находили.
И я начала думать, что надо заниматься тем, что тебе близко и интересно. И со своими хорошими друзьями, которые уже занимались благотворительностью и помогали разным фондам, мы рассуждали о том, что хорошего и полезного можно сделать, кому мы можем быть нужнее. И в 2017 году мы официально зарегистрировались и начали свою деятельность в выбранном нами направлении: мы решили, что мы помогаем подросткам, которые имеют тот или иной опыт сиротства.
И мне, и всей нашей команде стало понятно, что то, как устроена система, которая работает с сиротами в России, — это не то, как надо делать. Статистика ужасная, по данным Генеральной прокуратуры лет 10 назад из 100% выпускников детских домов до 40 лет успешно доживали лишь 10% — тех, кто не становятся наркоманами, бомжами, не спиваются, а так или иначе адаптируются. Это жуткая информация, при этом обратите внимание, что это официальная статистика, то есть это те, кто официально признаны сиротами: у них родители лишены родительских прав, они проживают в детском доме. Но на самом деле количество детей, которое так или иначе находится без попечения родителей, как правило, в 2 раза больше. Почему я и говорю всегда: «Мы помогаем ребятам с опытом сиротства»? Потому что у ребенка может не быть статуса сироты, например, он проживает в приюте.
А какие бывают приюты? Частные?
Есть приюты частные, есть приюты государственные. Есть Дом милосердия на Васильевском острове — это государственный приют, где дети содержатся до года. За год необходимо решить судьбу ребенка — отправить его либо в детский дом, либо вернуть его родителям, если они исправились с того момента, как ребенка из семьи изъяла опека.
В частных приютах обстановка чуть-чуть получше в том смысле, что там можно подольше потянуть время и постараться получше устроить судьбу ребенка, но иногда бывает так, что в этом приюте ребенок вырастает. Например, девочки в 7 лет попали, а в 18 оттуда выпустились. И 10 лет они жили в этом частном приюте, по сути, это детский дом семейного типа.
А разница между государственным и частным существенная?
Существенная в том, что именно в государственном они обязаны за год так или иначе определить ребенка либо в детский дом, либо отдать его на усыновление, или под опеку, или вернуть родителям обратно. В частных приютах они иногда даже на себя оформляют опекунство, чтобы только не отправлять ребенка в детский дом. Потому что, когда ребенок попадает в детский дом — это катастрофа, и вообще неизвестно, что хуже: жить ребенку хоть в какой-то, но семье или оказаться в детском доме…
Неужели? Даже если новая семья — тоже не совсем благополучная?
Тут нет правильного ответа. С одной стороны, когда он живет в семье и его жизни, здоровью угрожает опасность, это очень плохо и надо из такой семьи ребенка изымать, и это правильно — ребенок не должен страдать. С другой стороны, самыми неуспешными, самыми провальными считаются случаи, если ребенок рос в детском доме или в сиротской системе с детства. Как правило, с этим уже очень трудно что-то сделать, когда ребенок повзрослел внутри системы, это как в механизме сбилось что-то основное — то, на чем все базируется. Откуда ребенок узнает, что он хороший? Когда он рождается, мама с папой на него смотрят, умиляются: «Ой, какие пяточки!», «Ой, какие ручки!», «Какой ты у нас хороший, красивый, умненький». Там этого не было, там были постоянно сменяемые взрослые, нянечки. Сначала дом ребенка, потом детский дом. И получается, что эта база не заложилась, и в сознании все сразу же исковеркалось.
Психологи объясняют, что если ребенок не понимает, что он хороший изначально, он недополучил этой основополагающей родительской любви, привязанности. А если первые 5 лет ребенок жил в семье, а не в детском доме, и даже, если мать пила, все равно были какие-то моменты просветления, когда она, например, с ним играла, что-то ему давала. Была какая-нибудь соседка тетя Маша, которая с ним общалась, то есть появлялся в жизни этого ребенка взрослый, который был для него добр, значим, его личный взрослый, который был к нему хорошо относился. А если этого не было, то дальше вообще ничего не восстановить. Что бы ни делали психологи, какой бы психотерапией потом человек ни занимался, когда человек с нуля был внутри системы, собрать все очень сложно, почти невозможно. Но это я пересказываю мнение психологов, работающих в этой сфере.
Извините, я хотел уточнить: вы говорите, что 90% сирот не доживают до 40 лет. А если это в численном выражении?
Ежегодно из детских домов России выходит 20 тысяч детей. Примерно 40% из них попадают в тюрьму, еще около 40% становятся бездомными, а 10% кончают жизнь самоубийством. И только 10% реализуют себя.
Вы сказали, что все делается в этой системе не так, да?
Во-первых, противоестественно маленькому человеку жить в казарме, а там ребенок оказывается в определенной степени в казарменных условиях. У каждого детского дома есть правила. В одном детском доме правила могут быть более жесткие, все это, естественно, зависит от директора. Например, директор следует четко букве закона и, скажем, дети никуда не передвигаются без сопровождающих. Подъем во столько, кружок во столько. Соответственно, нет индивидуального пространства, ни у кого не будет отдельной комнаты или хотя бы комнаты на двоих, как с братом или сестрой. Они всегда на людях. Душ — тоже на людях. Тут дело не в том, что это единое помещение, а в том, что ты никогда не можешь побыть в уединении. Вы вместе ходите на завтрак, вы вместе ходите на обед, у вас постоянное расписание, вы этому расписанию следуете. Конечно, это похоже на казарменные условия. Звучит жестко, но факт-то от этого не меняется. А когда у человека нет личного пространства — это беда.
Кроме того, у человека нет личного взрослого. Это вторая беда. Когда у нас есть родители, старшие братья, сестры, бабушки, дедушки, это наше, наши взрослые, за которых мы цепляемся и, пока мы взрослеем, мир измеряем отчасти в соотношении с ними, то есть мы как-то взаимодействуем с миром через них. А здесь таких близких индивидуальных взрослых нет. Есть тетя Маша — воспитатель, и у тети Маши-воспитателя еще таких 10 или 15. Потом тетя Маша уволилась, пришла тетя Глаша. У тети Глаши столько же. Ну и так далее.
Ребенок, который живет в такой системе, постоянно на виду — это раз. У него нет личного пространства — это два. У него нет личного взрослого — это три. У него нет возможности выбирать и решать самому что-либо. И когда приходит время ему поступать в училище, он имеет очень узкий кругозор и вообще мало себе представляет, какие существуют профессии. Если домашний ребенок знает, что у мамы есть подруга адвокат, а у бабушки сестра гример, например, и он хотя бы косвенно узнает о том, что происходит вокруг и кем люди работают, что они делают. А ребенок, который растет в детском доме, видит только, что можно работать воспитателем, соцработником, теми, кто его окружает.
Но не идут же они в соцработники?
После 9 класса видно, с кем заключен договор у детского дома. И они все идут в основном как под копирку — автослесарь, парикмахер, повар, сварщик… Все они получают одни и те же специальности. И практически никто по этим специальностям потом не работает.
Потом они получают второе среднее образование, потому что оно им положено бесплатно. Они его тоже получают, и таким образом они еще получают дополнительные стипендии, пока они учатся, а сиротская стипендия существенно отличается от обычной. Дальше они заканчивают колледж и, казалось бы, можно было бы пойти работать, но нет — государство заботится о том, чтобы работать они не пошли, потому что любой проживающий в Санкт-Петербурге ребенок по окончании среднего учебного заведения имеет право встать на биржу труда на полгода и получать 60 тысяч рублей на этой бирже — ну такую очень даже неплохую зарплату, — ничего при этом не делая. 6х60000=360000, кто даже из нас с вами откажется просто так получить 360 тысяч! Ничего не делая! И, конечно, никто не отказывается. Плюс пенсии по потере кормильца, плюс у них еще к моменту выпуска из детского дома скапливается у многих на счетах очень приличные суммы.
А все это время ребенок рос в истории, когда за него все решали без него, он сам ничего не делал. Если раньше во времена Антона Семеновича Макаренко у них была трудотерапия, условно говоря, они что-то делали, хоть на кухне помогали, уборки, ремонты и прочее-прочее, то сейчас закон не позволяет этого делать. И если в детском доме руководство строго следует букве закона и не ищет себе проблем на голову, то мы получаем ребенка, который ничего не видел и ничего не умеет. Это реальная история, когда девочка, которая с рождения была в детском доме, в 5 лет увидела целый помидор и не поняла, что это такое: до этого она видела его только нарезанным, только в салатике. И таких историй масса.
Да, они заправляют кровати и убирают в своих шкафчиках, ну и этим все ограничивается. За ними моют полы, туалеты, ванные. В частных приютах они стремятся хотя бы этой части научить.
Или проблема перемещений по городу. Реальные случаи, с которыми сталкивалась я, когда ребенок не понимает, что значит: «на соседней улице дом». У него не работает это, он рос в детском доме и их сажали и возили на микроавтобусе: группу берут, везут, выгружают, потом обратно загружают. Представьте даже обеспеченный детский дом, множество микроавтобусов, центр поддержки семейного воспитания — и самые несамостоятельные и самые беспомощные дети. У них прекрасные бассейны, залы, компьютерная техника, у них просто прекрасная одежда — все есть, потому что у них богатые попечители. Но никуда без сопровождения! Никуда! Они не участвуют в программах вне дома, они участвуют только в программах, когда к ним приезжают. Их всегда держат на своей территории. И ребенок, выпускаясь, не может сориентироваться, что значит: «на соседней улице»?
Недавно разговаривала с одним прекрасным парнем, который вспоминал, как он выпустился из детского дома и первый раз поехал сам в метро. Ему было на тот момент 20 лет, потому что он в 1 класс пошел попозже, и тут он один первый раз поехал в метро. Он говорит: «Я стоял и от беспомощности час рыдал на пересадочной станции. Я смотрел, я вообще не мог понять, как мне попасть с одной станции на другую. Я стою, понимаю, что я типа взрослый, но я не понимаю, куда мне идти. Мне женщина говорит: “Посмотри по схеме”, а я не понимаю». Он говорит, что и в кино первый раз тоже попал один, без сопровождения в этом 20-летнем возрасте.
Смотрите, что получается: к 20-23 годам в большинстве случаев мы видим человека, который не умеет коммуницировать — раз, потому что у него нет опыта большого социальных контактов, вокруг него всегда был ограниченный круг людей — это были волонтеры, которые приезжали и с ними что-то вырезали, клеили, это были спонсоры, которые регулярно потоком привозили подарки. Скоро Новый год — представляете, как это бывает? Стоит группа детей и человек 15 от компаний спонсоров, и все с пакетиками. В пакетиках подарочки. Выходят одни: «Наша компания поздравляет…» И раздают подарки. Потом вторые, третьи… Для детей уже эти подарки вообще цены не имеют. Они просто завалены подарками…
Я читал статью с мнениями руководителей детских домов, что многие подарки, которые спонсоры дают детям, не имеют никакого смысла, а даже вредят. И руководители детских домов обращались к спонсорам: «Не дарите детям то-то и то-то, а лучше сделайте что-нибудь нужное и полезное».
Это сознательные руководители детских домов.
Я помню, мы встречались с мальчишками из детского дома, но они уже тоже были на выпуске. И я смотрю, что они все так одеты — кроссовки хорошие, дорогие, фирменные, у всех айфоны, все порядке. Я думаю: «Как так? Интересно!» И потом стали разговаривать, они говорят: «Да нам когда привозят коробки эти, мы смотрим: что я буду носить? Ну Adidas я возьму, New Balance я возьму, а не фирму мы не возьмем». У них развивается потребительское отношение, такая система растит идеального потребителя — кадавра, как у Стругацких.
Но опять же, надо понимать, что везде есть исключения, но основная система работает именно на это, то есть вырастает беспомощный, не умеющий распоряжаться своей жизнью, не умеющий коммуницировать с другими людьми, не умеющий контакты выстраивать, не знающий, чего он хочет, немотивированный человек. Его всегда опекали, держали под колпачком, а потом — раз — колпачок сдернули, и все, он не знает, что ему теперь делать, куда бежать. И плюс еще и квартира. У него сначала есть деньги, потом квартира. Он ничего не добивался, он это все получил и он не умеет этим распоряжаться. Раньше, когда еще можно было продавать эти квартиры, они просто поголовно становились жертвами черных риэлторов. И не случайно закон появился, что сейчас 5 лет — это соцнайм, они не могут ничего с ней делать. Они официально ее как бы и сдавать не могут, но они ее все равно все сдают.
Где же они живут?
У нас, например, массово давали жилье в Шушарах. Там образуется такое гетто. То есть дают 20-30 детдомовцам, они, как правило, сбиваются в одной-двух, остальные сдают. Но сдают как? Официально сдавать нельзя, плюс, естественно, они не умеют, не понимают, как это все делать. Находится человек, который приходит и говорит: «Давай я за тебя все сделаю, все сдам, ты только подпишешь». Он подписывает, и сдают его однушку за 15 тысяч, а он от сдачи ежемесячно получает 7 — половину забирает себе тот, кто все это организует. Дальше проходит какое-то время, например, парню вроде бы уже захотелось пожить в своей квартире, он приходит, а там сидят ребята и говорят: «Слышь, давай уходи! Мы тут живем и ничего тебе освобождать не будем». И вот дальше начинается… В милицию они не идут, потому что боятся. И начинается: «Я поживу у друзей, я поживу там, я поживу сям». Они очень мало, кто живут в своих квартирах, к сожалению.
И у них начинается совсем другая история, поскольку он работает то на одной работе, то на другой, то не работает, то не устроиться, не знает, чего хочет. Он привык, что деньги у него есть, а теперь их уже нет. И начинает занимать деньги по кругу. И рано или поздно понимают, что уже не смогут вернуть. Такие психологические истории. Вот почему я и говорю, что система растит абсолютно беспомощных людей. И, к сожалению, это я могу это сказать с точки зрения человека, который в фонде работает, а, соответственно, ищет контакты и способы как-то изменить эту ситуацию. И объяснить умнейшим людям в бизнесе, которые имеют по 2-3 образования и создали прекрасные сильные компании, но при этом эти умнейшие люди никак не могут понять того, что нужно вкладывать деньги не в подарки, плазменные экраны и интерактивные доски в детских домах, а нужно вкладывать деньги в обучающие программы для этих детей, в их профориентацию, в работу психологов и психологические программы.
Когда жертвуют на лечение, это любому человеку понятно — я сейчас переведу на лекарства и помогу, потому что ребенок поправится. С ребятами из детских домов — вообще не быстрая история. Должно пройти время, чтобы был понятен эффект. Ты вкладываешь, вкладываешь, но все равно элемент сюрприза остается неизбежно. А людям хочется сразу. Вот почему, например, подарки? Потому что ты ему отдал iphone, и он сразу тебе разулыбался: «Ой, спасибо, спасибо, спасибо!» И тебе хорошо. На самом деле это нормальное человеческое качество, просто потому что мы все хотим получить сразу благодарность за то, что мы сделали. Ну это твою душу никак не ранило, ты особо в контакт не входил, ты получил положительную эмоцию, ты не потратил много времени (у людей из бизнеса этого времени всегда мало). А когда ты вписываешься в какую-то образовательную, адаптационную историю, ты понимаешь, что это надолго. Ты понимаешь, что на 100% ты никогда не узнаешь, что в итоге из этого получилось и получилось ли что-то. А если ты хочешь узнать, то тебе придется тратить свое время на то, чтобы с этими детьми поддерживать отношения. К этому тоже не все готовы. На самом деле это же нормально, что подростки не должны быть прям всем интересны. Кому-то интересно, кому-то нет.
И если бы система работала иначе, если бы мы не подарками бы их кормили, не конфетами и прочим. А, знаете, какие бесконечные конфетные вакханалии ко всем праздникам! Это вообще какой-то ужас! И как подаренная игрушка берется, тут же ломается, выкидывается, обменивается, отнимается. Ценности она для них не имеет никакой. Но если у человека до момента взросления ценности ничто не представляло, то это не сформировалось, и переделать это во взрослом возрасте уже почти невозможно.
А как ваши программы помогают подросткам понять жизнь?
На самом деле большинство коллег, которые занимаются так или иначе проблемами ребят из детских домов, все стараются ситуацию исправить и как раз увести от подарочно-конфетной истории в историю практическую, образовательную, творческую.
В нашем проекте «Театральный дом» дети и подростки из приютов и детских домов совместно с профессиональными артистами сочиняют и играют спектакли. При этом спектакли придумывают сами все вместе — как на основе классических пьес, так и на основе личных жизненных историй. Спектакли документальные, они в течение 9 месяцев проговаривают, рассказывают эти истории, которые всплывают в процессе тренингов, и потом уже вместе с режиссером их привязывают к какой-то литературной канве. Но, тем не менее, это документальные спектакли. Рассказывать бесполезно, надо увидеть.
А когда они создали спектакль, они научились командной работе, они познакомились с новыми людьми, они слышат аплодисменты. И рядом с ними появились такие молодые ребята, как наши режиссеры и педагоги — адекватные, молодые, взрослые. Вот этого им очень не хватает!
А как вы относитесь к таким программам, как, допустим, «Упсала-Цирк»?
Очень хорошо. Они прям большие молодцы. «Театральный дом» — это проект, чем-то похожий на «Упсала-Цирк», только про театр, потому что, скажем, мы считаем, что театр тоже обладает рядом инструментов, которые очень-очень могут помочь этим ребятам.
У «Упсала-Цирк» посыл — цирк для хулиганов. И изначально с чего они начинали? Много-много лет назад, а «Упсала-Цирку», слава богу, 20 лет, они собирали ребят, которые ходили по подъездам клей нюхали. И они собирали этих ребят из группы риска, буквально подходили на улице, говорили: «Слушай, друг, хочешь, мы сейчас тебе покажем, что мы умеем делать?» И прямо на улице показывали им какой-нибудь паркур, какие-то такие вот крутые штуки, те, что цепляют подростков. И говорили: «Хочешь? Мы тебя научим, приходи». И они собирали эту подростковую агрессию, эту подростковую обиду, и обращали в практическую историю, находили этому применение.
Собственно, наш «Театральный дом» — это тоже про это же.
Есть еще очень много, например, потрясающий московский фонд «Арифметика добра», и мы с ними работаем в коллаборации. У них есть целое направление, которое занимается онлайн-обучением по России ребят, подтягивают по определенным предметам. Кстати, ребята из детских домов, к сожалению, в каком-то совершенно минимальном процентном соотношении оказываются в высших учебных заведениях. Опять же, по понятным причинам — потому что раньше у них еще было приоритетное право, его не так давно, между прочим, отменили, когда они могли с низкими баллами и оценками попасть в престижный вуз. То есть он с тройками попадал в первый мед. Но только толку-то? Он место занимал, а через год его отчисляли, потому что он не ходил на занятия, он не мог вообще даже близко программу потянуть.
А самое вообще замечательное, когда в большинстве фондов сейчас появляются программы, и в нашем есть такая программа, — это программа «Наставничество». Это прямо самое золотое, что может быть. Это когда у ребенка появляется значимый взрослый. Тьютор, наставник, взрослый человек, который принадлежит лично ему… У нас есть волонтерская программа «Старший друг», когда мы набираем и учим наставников. Ддальше мы знакомим их с ребятами из детским домов, это такой достаточно долгий процесс с участием психологов. Подбираются молодые люди от 18 до 35 лет…
То есть у меня, чтобы стать наставником, нет шансов?
Нет, у вас уже нет шансов. Вы можете только усыновлять, усыновлять, усыновлять.
Для детей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, особое значение имеет индивидуальной подход и индивидуальное внимание. Необходимо, чтобы у каждого ребенка появился в жизни взрослый, который знает, поддерживает и понимает его. В программе «Старший друг» мы учим, подбираем наставников, это волонтерская программа, они обучаются, дальше мы знакомим их с ребятами из детским домов, но это такой достаточно долгий процесс с участием психологов.
К каждому ребенку, нуждающемуся в личных отношениях, подбирается старший друг — волонтер, который прошел обучение. У детей-сирот, как правило, нет таких взрослых, которым они по-настоящему дороги. Для ребенка важно, что человек общается с ним не потому, что это его работа, а потому что он, ребенок, кому-то важен и интересен. В таких отношениях дети начинают проявлять интерес к жизни, к учебе, строить планы на будущее.
Подбор волонтеров — это сложный процесс. Что важно учесть? Разница в возрасте с ребенком должна составлять от 10 лет, наставник должен быть психически здоров, у него не должно быть судимостей, алкогольной и наркотической зависимостей. Понятно, что наставником не может стать человек, имеющий опыт лишения родительских прав или отказа от приемных детей.
Подбирается такой значимый взрослый, взрослый проходит большое обучение. В нашем случае они учатся 2 месяца на онлайн-платформе, и потом еще несколько дней практическими тренингами и еще несколько собеседований с психологами.
Сначала отсеивается часть, которая не очень здорова, а затем часть, которая переоценила свои возможности, затем уберется часть, которая вообще оказалась к этому не готова. До финала доходят до финала только те, кто готовы, но тоже не все из них потом будут хорошими наставниками, так же как и не все бывают хорошими родителями. Но это шанс, что у большинства детей хотя бы будет опыт таких позитивных, значимых отношений, появятся близкие люди, они очень много для них делают. Программа рассчитана, как правило, на год, но почти всегда, естественно, эти отношения продолжаются и дальше.
Важно учитывать и интересы, и темперамент, и потом это постоянно отслеживать, потому что эти отношения, как и любые, они все равно, естественно, складываются трудно, неоднозначно, и очень часто поддержка нужна не детям, как раз в этой истории, а взрослым волонтерам, которые все равно всегда приходят с такими немножечко крыльями за плечами, идут спасать, причинять добро и вообще все равно не совсем себя представляющим будут сталкиваться.
А почему такой возрастной ценз?
Вы слушаете Диму Бамберга? Или Моргенштерна? Нет? А они слушают. Потому что это их реалии, это их жизнь, то есть все должно быть близко, понятно, как, например, музыка.
У взрослых людей появляется такое слишком родительское отношение к ребенку, а это не очень хорошо. У ребенка могут появиться ложные ожидания на то, что его заберут, его возьмут в семью. А вся наша команда «Театрального дома» — это молодые ребята, наши психологи — это ребята до 30 лет. А девушкам-педагогам и другим юношам еще меньше. И они с ребятами на одной волне. И наставническая история получается очень хорошо, когда они на одной волне.
Я все время говорю, что на самом деле вся история с детьми — это очень индивидуальная история. Нет универсального приема к каждому отдельно взятому ребенку. То есть то, что работает с одним, не работает с другим. И все равно нужно персональное внимание, нужно индивидуальное внимание… Нужно, чтобы было интересно с конкретным человеком. Как тебе твой ребенок интересен, так и там должен быть интересен каждый.
Мы часто с педагогами обсуждаем, что некоторые вещи невозможны. Ты вроде во всем этом живешь, варишься — классные ребята, обычные на самом деле совершенно подростки, можно дурака с ними повалять, посмеяться очень классно, а когда мысленно возвращаешься к истории, через которые они прошли…
Как я понимаю, одна из ваших задач — как-то вытащить подростка из стен детского дома, показать ему какую-то другую жизнь. Неужели в детдомах так все плохо?
Детские дома — это очень закрытые истории, и туда просто так не попадешь, и складываются отношения с ними тоже очень непросто. Для того чтобы у нас в фонде работали наши программы, мы вынуждены их просить, к ним как-то подстраиваться, иначе не сработает — просто не пустят детей, не дадут им участвовать в нашей программе.
Во-первых, педсостав в основном — очень возрастной, как правило это женщины, мужчин минимум. Встречаются и такие «трикотажные тетушки». Если вспомнить наших завучей, когда мы в школе бегали по коридорам, эти тетушки с халами на голове и в трикотажных юбках ходили грозно тебе говорили: «Иди сюда, Иванов! А голову ты дома не забыл?» — все помнят эту прекрасную фразу. Кажется, что некоторых на машине времени туда перенесли. Или меня поразило, что могут сказать: «Посмотри, тебе не противно? Ты сама себе не противна?» И вот унизить ребенка.
С одной стороны, все очень понятно — работать там тяжело. И выгорание происходит очень быстро. И нет материальной возможности у них ни у кого от этого отвлечься, переключиться и восполнить ресурс. Сейчас модно об этом говорить, но это на самом деле реальность. Она в отпуск может поехать только на дачу в лучшем случае, если у нее дача есть. И у нее нет увлечений, потому что на них не хватает времени. Нет у нее никакой другой жизни.
С другой стороны, много людей, которые там работают, не имеют образования, необходимого для того, чтобы работать с такими детьми. В центре занятости комитет по труду и занятости за 2 месяца учит на социального работника. И потом они идут работать в детский дом.
На самом деле я видела очень-очень хороших педагогов и соцпедагогов, и воспитателей видела хороших, но их слишком мало. Много хороших психологов работает в детских домах, у них как раз есть подходящее образование.
С одной стороны, у людей, которые работают в детдомах, маленькие зарплаты, у них нет возможности пополнения ресурса, их не учат, им не дают возможности дальше как-то совершенствоваться, хотя бы в этом направлении, они дико загружены, плюс они еще обложены кучей инструкций, шаг вправо, шаг влево и тебя накажут. Их можно понять, но в целом, это, конечно, очень-очень грустная история.
А есть проблема среди взаимоотношений между детьми, как реагируют директор, воспитатели, как они разрешают эти конфликты?
Все очень индивидуально. Ну, конечно, свои взаимоотношения между детьми есть даже у нас, как ни парадоксально, несмотря на то что в театральном проекте участвуют дети из разных детских домов и из приютов, со всего города. Мы принципиально собирали, чтобы они были не из одного учреждения, а из разных, чтобы они друг друга не знали и знакомились, учились выстраивать новые связи, новые отношения.
И дальше передавали эти навыки у себя?
Конечно. У нас не было внутри театрального коллектива ни разу больших конфликтов. Наверное, потому что среда определяет. Д аже когда у них возникают между собой какие-то недопонимания, мы это как-то аккуратно, проговариваем все, обсуждаем. Это вопрос профессионализма — моего, педагогов, психологов — как ты среагируешь и как ты разрулишь. Но, слава богу, у нас с профессионализмом у всех неплохо, все люди образованные и действительно ими интересующиеся, поэтому у нас такой бесконфликтный коллектив.
Но вот я говорю, что я знаю, как они могут реагировать на внешние обстоятельства при этом. А в детском доме мне трудно вам сказать, как это решается, везде одинаково или везде по-разному. То, что я вижу, в основном, мне опять же напоминает наши школьные годы: «Закрой рот, сиди и молчи, не позорься! У тебя головы на плечах нет, ты еще выступать мне тут будешь? Ты сначала вырасти! Ты из себя пока еще ничего не представляешь, чтобы свое мнение иметь» — такой классический набор фраз, который я часто слышу.
Какие еще программы у вас есть?
Есть у нас программа, и сейчас мы делаем вместе с изданием «Деловой Петербург», они наши партнеры в этой программе, это программа «Эстафета профессионалов» — это про профессиональное тьюторство и про профориентацию, и про свое место в жизни. Проект был придуман для того, чтобы помочь воспитанникам детских домов и приютов выбрать профессию. Поэтому каждый месяц фонд устраивает ознакомительные мастер-классы с профессионалами, где они рассказывают о своей профессии, об обязанностях, о том, где можно получить профессию и что для этого необходимо.
Но здесь-то я могу участвовать?
Да. И вот тут-то ваш звездный час! Программа устроена довольно просто: мы набираем 8-классников, которым поступать после 9-го. С начала учебного года у нас два потока, 2 группы по 10 человек (это пока обусловлено тем, что у нас просто нет больших возможностей). Они в течение года проходят порядка 30 профессиональных проб, то есть знакомятся с разным профессиями. Профессиональная проба — это не то, что мастер-класс, это не экскурсия на предприятие, это именно профессиональная проба. То есть если он идет знакомиться с профессией “повар”, значит он 4 часа будет готовить, смотреть, слушать, чистить и так далее, и так далее. Если он идет к ювелиру, он, конечно, не на золотых слитках будет тренироваться, но, тем не менее, он будет 4-5 часов делать одну свою брошечку и так далее. Но он примерит на себя профессию. По большому счету сейчас государство вложило большие деньги, и тоже наш вице-губернатор Ирина Петровна Потехина всячески поддерживает тему, чтобы все наши 9-классники могли пройти эти профессиональные пробы. Здесь нужно, чтобы это не было развлекаловкой. Потому что их,и так без конца развлекают волонтеры, экскурсии, театры, кино — пожалуйста, развлекайтесь сколько хотите. Значит, после того как они прошли профессиональную пробу, там ведется, идет постоянное сопровождение, то есть реакция ребенка на ту или иную профессию, где он успешен. Поваров мы стараемся познакомить с разными кулинарными школами и стилями: на мастер-классах, под руководством шеф-повара, наши подопечные изучают на практике кухни мира — грузинские, итальянские, вьетнамские и другие. Парикмахеров мы тоже знакомим с гранями профессии. Они посещают мастер-классы по креативным укладкам, по окрашиванию и стрижке волос, по прическам, а также осваивают навыки стилиста и визажиста.
Список профессий, интересующих наших подопечных: маляр, сантехник, журналист, флорист, ветеринар, фотограф, графический дизайнер, мастер ногтевого сервиса, гончар.
А дальше как он будет этим заниматься?
Мы хотим, чтобы он потихонечку подползал к тому месту, где он будет работать. Сначала помощником, стажером и так далее. А дальше он уже прошел одну практику, потом постдипломную, потом уже там же и остался, и влился в знакомый коллектив уже. То есть для них очень страшный момент — это момент выхода и прихода в новое место, новый коллектив, новые требования. И вот здесь ломаются даже те, кто дошел почти до финиша. Здесь мы тоже хотим все это максимально сгладить. Мы эту программу много раз перестраивали и перекраивали, вот сейчас пришли к тому, что нужно собрать воедино все кусочки, и вот теперь в таком формате ее внедряем. И здесь «Деловой Петербург» нас поддержал, и сказал, что ребята, давайте мы будем искать помогать, искать эти предприятия, мы будем о них писать, мы будем говорить: «Вот у нас есть Машенька 12 лет, Машеньке нужно то-то, а потом вы получите себе сотрудника через столько-то лет». И вот буквально вчера мне звонила генеральный директор одной компании и говорит: «Слушай, а я вот хочу нескольких детей взять»… Это пример профессиональной опеки.
И тут знаете какой момент? В чем интерес для предприятий? Сейчас, наверное, вы много читали, ну это везде на слуху, про эти поколения Z. То есть особенности молодых людей, ныне трудоустраивающегося. Они не настроены расти в рамках компании, им это не нужно. Им удобнее жить во фрилансе, они легко меняют работу, то есть, допустим, если мы устраивались, у нас была там цель: «Ага, вот я поступил младшим инженером или учителем, теперь я должен дорасти до завуча, после завуча…» И так далее, там методист. А у них немножко по-другому это воспринимается, просто другой мир, другая уже вселенная. И они очень легко меняют работы, очень быстро меняют место работы, и это становится большой проблемой для предприятий. А здесь как раз, когда они выращивают сотрудников в таком формате, уже готовят его надолго. А у предприятий есть проблема текучки, когда вроде бы вложил в сотрудника, а он через 3 года сказал: «До свидания!» И опять, и это все по-новой.
И для бизнеса это на самом деле большая проблема. А с ребятами, которые в детских домах росли, для них, например, история стабильного окружения и вообще некая стабильная история — это как раз тот самый факт, который им необходим. То есть они в своей жизни уже много чего поменяли, семьи, детские дома, учреждения, приюты и так далее. И когда они постепенно вливаются в некий коллектив, для них это нахождение среди стабильных и привычных людей очень как раз ценная история. Как говорит один директор: «Я его научу, и он будет расти под мою компанию. Допустим, я хочу вырастить логиста, он будет знать, что мои требования такие, и он сразу будет соответствовать моим требованиям, а не когда он где-то уже проработал 7 лет, а там были другие. А когда начинается переучивание, я трачу ресурс. Я хочу попробовать так, я возьму и выращу. Моя компания будет оплачивать репетиторов, оплачивать мастер-классы, и мы потом его к себе и заберем. И все у нас будет хорошо!»
А как можно в этом поучаствовать?
Если это предприятие, то можно заняться такой профессиональной опекой и вырастить себе кадры. Можно оплатить обучение. Мы, например, очень часто говорим: «Не хотите переводить деньги в фонд — не переводите! Вот оплатите репетитора, оплатите обучение или организуйте, например, на своем предприятии, выступите, если вы предприятие, выступите партнером и сделайте профессиональную пробу классную». Не экскурсию по вашему предприятию, а помогите провести профессиональную пробу. То есть выделите человека, выделите ресурс, мы приведем к вам детей. Ну то есть поучаствуйте в этом направлении.
Можно у вас в округе какую-то креативную штуку придумать. У вас же есть малый бизнес на территории, например, какой-нибудь салон красоты, который скажет: «О! Мы берем на профессиональную пробу!»
А у нас самих есть садовник у нас в штате. Кстати, это интересная профессия, потому что в будущем он может работать в оранжереях, заниматься ландшафтным дизайном.
Да. Можно обсудить весной.
И последняя у нас программа — это программа, которая даже может быть не столько для этих ребят из детских домов и приютов с опытом сиротства, а еще и для обычных ребят. Скажем так, это такая профилактика сиротства. У нас на канале «Санкт-Петербург» 17 октября вышел наш первый видеоподкаст, который называется «Нетрудный подросток». Это программа, которая призвана помогать родителям и детям. Родителям подростков и их детям находить с ними общий язык. И слоган, девиз этой программы — слышать друг друга проще, чем кажется. Мы говорим на актуальные темы для подростков, это темы наказаний — то, что вызывает большее количество конфликтов в семье, и то, что приводит потом к расхождению в отношениях между родителями и детьми. Мы начали эту программу потихонечку сами, уже давно снимали, а потом она у нас оказалась востребована в школах приемных родителей.
Ну и самый наш, конечно, дальний план, о чем мы очень-очень мечтаем — это то, что у нас появится еще и программа, которая будет направлена на переквалификацию, поддержку персонала, работающего с ребятами в детских домах. Чтобы шли туда молодые ребята, шли с энтузиазмом, и чтобы была психологическая поддержка тех людей, которые работают с этими ребятами. Но это пока такой наш дальний проект, на пятилетку, скажем так. Потому что мы очень хорошо видим сложности, которые с этим связаны, но это совершенно необходимо. Персонал необходимо обучать, необходимо, чтобы они получали хотя бы базовые знания о психологии детей и психологии детей из детских домов.
Удачи и процветания, и хороших воспитанников.
Процветания лучше! Воспитанников мы воспитанием, нам бы процветания.
Поделиться ссылкой: